И вся любовь.
Попробуй не возмутись, если ночами в твоем доме в квартире алкоголиков то истошно орет музыка, то воет несчастная собака, то плачет ребенок. Их ребенок. Дочка. Лет двенадцати. Какое-то время терпели, ограничивались презрительным молчанием при встрече.
Не осуждайте: после ночи, когда не только была выполнена вся предыдущая программа, но, в довесок ко всему, у мамаши начались самые настоящие галлюцинации, и она ходила по коридору в ожидании прилета инопланетян, а папочка поджег свой диван, и пришлось вызывать пожарных, не выдержали наиболее снисходительные и сердобольные из соседей. «Всё. Так больше нельзя. У нас тоже есть дети. Вон из дома. И вся любовь», – сказал – как отрезал – Василич, самый старший и уважаемый из мужиков.
Горе-родителей развезли на служебном транспорте по разные стороны (отца – в полицию, мать – в дурку), а их дочку приютила бабушка, спасшая ее от интерната, оформив опекунство. Стыдливо и немного даже заискивающе с нами здоровалась, просила прощения за поведение сына. Плакала. Девчушка просто молчала, когда бабушка уводила ее к себе домой. Тихо шла рядом, крепко держа бабушкину руку.
Нравоучения длятся меньше, чем лечение: первым в квартиру вернулся бесправный отец. Мужики сразу дали понять, что в случае рецидива на вызов приедет только патологоанатом. И в доме наступила долгожданная тишина, потребовавшая таких жертв, духовных и материальных. Слышно стало, как дождь колотит по асфальту.
Не нарушилась тишина и после возвращения мамаши из психушки – мужики не стали церемониться и с ней: «Если только дверь хлопнет – пеняйте на себя».
Худо-бедно, но со временем начали здороваться потихоньку. Презрение ушло, уступив место быстрой, но необходимой между соседями вежливости при встречах, а также грустному немому вопросу о дочке во взгляде. Дверь не хлопала.
До тех пор, пока мрачным осенним вечером курившие у окна мужики не увидели, как из квартиры родителей-лишенцев решительным и быстрым шагом выходит красавица. Глаза протерли, присмотрелись: да, таких поискать. И подойти боязно, в беседу вступить постесняешься – вмиг отошьет. Только что же ей делать в той квартире?!
Но красавица, заметив потускневших мужиков, подошла сама, не поморщившись и от дыма: «Здравствуйте. Как они себя ведут?» – «А, так вы из “социалки”, – вздохнули дядьки и потушили сигареты. – Вроде сейчас тихо, врать и наговаривать не будем. Пока не жалуемся».
Красавица выпрямилась: «Я не из социальной службы никакой! Я их дочь. Помните меня?»
Конечно, сразу вспомнили. Такое не забывается. Узнали только с трудом. «Ты? Как живешь-то? Всё у бабушки? Как ты здесь-то вообще оказалась?»
Распахнула глазищи – синие-пресиние: «Неплохо живем с бабушкой. Даже хорошо. Только за них вот душа болит – они-то как? Вот и хожу к ним в гости. Раз в неделю».
Кто-то брякнул:
– А надо ли к ним в гости ходить? Что они для тебя сделали?
Взгляд стал пронзительно-синим:
– Что они для меня сделали, вас не касается. Они мои мама и папа. И я их люблю. И любить буду.
Благородная осанка, решительная походка, упрямый подбородок, глазищи еще эти пронзительные – мужики расступились перед ней, как перед королевой какой. Василич смотрел ей вслед. Повернулся к нам, развел руками:
– И вся любовь. Учитесь.
Мы молчали.
Петр Давыдов
21 сентября 2018 г.